Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Щербаков отпил глоток коньяка:
– Сколько он отбыл?
– Половину.
– Пишите от его имени бумагу в суд, они направят запрос по месту отбывания наказания и этапируют брата сюда. Я ничего не обещаю, но скажу, кому надо, чтобы рассмотрели положительно. Теперь, надеюсь, он не враг советской власти?
Мирон радостно махнул рукой:
– У меня не забузует. Откормлю, сразу оженю, домик у меня есть на этот случай, в хозяйство впрягется…
– … да молодая жена! – со смехом добавил Емельян.
Курбатов добавил:
– Одним словом, товарищ Щербаков, я за него головой отвечаю.
– Договорились. Но у меня еще один вопрос по крестьянской линии.
В это время осторожно вошла Зина и что-то шепнула хозяину. Тот резким движением выдернул заправленную под ворот салфетку, встал, извинился перед гостями и вышел. Но вернулся скоро, добродушно улыбаясь:
– Скажите, друзья мои, кому я что плохого сделал? Вчерашней ночью воры забрались в магазин, правда, вынесли самую малость, потому что через чувал. Представьте, господа: печь топлена, чувал горячий, как они там лезли – ума не приложу! Приди, попроси, Колмаков еще никому не отказывал.
Мирон не вытерпел:
– А теперь-то что?
Колмаков махнул рукой:
– Скирду сена на заднем дворе подожгли, негодники, ладно, Охрим в конюшне был, твоего коня обихаживал, в окне отблески увидел, поднял мужиков, снегом закидали. Но сено, конечно пропало. А какое разнотравье было: и клеверок, и овсяночка, и визилек молодой, да люцерна с викой, да тимофеева трава.
Мирон улыбнулся:
– Переживешь. Надо будет – я тебе пару возов лесного сена отправлю. Извините, Всеволод Станиславович, сбил наш разговор хозяин с этим пожаром. Вы что-то хотели спросить?
Щербаков словно очнулся:
– Да, хотел услышать ваше мнение, потому что вижу в вас думающего и расчетливого крестьянина. Сколько в вашем селе хозяйств, которые сеют больше ста десятин?
Курбатов прикинул в уме, ответил осторожно:
– Немного. Пожалуй, десятина полтора.
– А иные?
Мирон тщательно подбирал слова:
– Кто как. Многие сеют для своих нужд, кое-что продадут на потребу. А если в хозяйстве одна лошаденка да соха вместо плуга, а из работников только сам хозяин, остальные детки малые да баба больная, то и пяти десятин не поднять.
Щербаков поднял сухие серые глаза:
– А чем же они живут?
Мирон признался:
– С хлеба на квас. Но мы, товарищ Щербаков, помогаем обществом.
– У вас сколько людей работает?
– По разному, зимой только со скотом, весной поболе на посевной, а в жатву человек пятьдесят. Но я плачу, как положено, мои работники премного довольны.
Щербаков встал, прошелся по комнате. Хозяин притих, понимая, что разговор серьезный.
– А согласились бы вы взять себе под крыло мелкие хозяйства, бедные? Взять их землю, их инвентарь, а их считать не работниками, а вместе с вами и даже под вашим руководством тоже собственниками, хозяевами?
Мирон тоже встал и посмотрел в лицо председателя:
– Вы же понимаете, что добровольно на это никто из хозяев не пойдет.
Щербаков махнул рукой:
– Да понимаю… Но мы должны найти новую форму организации деревенского труда. Советская власть не может допустить, чтобы половина крестьян богатела, а неимущая часть – голодала. Конечно, решения есть, и самое примитивное – отнять у вас и раздать им.
– Проедят или пропьют, – сурово ответил Мирон. – Вы поймите, товарищ Щербаков, беднейших крестьян наших тоже нельзя одним аршином мерить. Есть такие семьи, что могут робить, да нечем. Им бы пару лошадей да пару быков, да корову на пропитание – они оживут. А есть просто ленивые по природе, и дед путем не робил, и отец, и детки такие же. Я дал им лошадь, семена, они до июня пахали, потом сеяли, а осенью я подъехал к этому полю и чуть не заплакал: кочка на кочке, там пучок пшеницы, там второй. Велел отобрать лошадь, а они ее уже продали. Вот что ты с ними будешь делать?!
Щербаков улыбнулся:
– Но это наш народ, наши люди, мы же не можем бросить их на произвол судьбы!
– Какой судьбы! – резко возразил Мирон. – Если человек собрался утопиться, никто его не спасет. Так и они. Я не знаю, кем их определить, только это – не крестьяне. Само по себе, что в деревне живешь, еще крестьянство не определяет.
Щербаков кивнул:
– Это вы точно заметили. У вас в селе есть коммуна?
– Была. В восстание всех коммунаров бандиты согнали в общественную баню и сожгли.
Щербаков кивнул: «Знаю». И после долгого молчания поинтересовался:
– А вы не пытались разобраться в природе такой ненависти, такой жестокости? Коммуна – это один из путей жизни деревни. Почему повстанцы напрочь отвергли этот путь?
Мирон много чего знал о коммуне, и понимал, что не все надо говорить этому человеку. Но главное сказал:
– Государство коммуну сразу поставило выше крестьянина. Вот где была главная ошибка. Трактор – им, семена – им, электростанцию прислали рабочие с Ленинграда – опять же в коммуну. Хлеб они не сдавали, самим едва хватало, скот не держали, за ним работы много. Да они открыто смеялись над единоличниками, что те робят, а жрать нечего, все в налоги. Это самая главная причина ненависти и мести жестокой.
Хозяин молча сидел в кресле и держал во рту давно погасшую сигару. Такой разговор его пугал. Щербаков улыбнулся:
– По вашему, советская власть собрала в коммуны всех лодырей и бездельников?
Мирон взорвался:
– Так, товарищ председатель, оно изначально так было задумано. В коммуну не брали, если ты хозяин, в коммуну собирали беднейшее крестьянство, я даже помню, один уполномоченный сказал, что оно, беднейшее, есть опора советской власти в деревне. Я тогда подумал, что это провокатор какой-то, нет, партийный из уезда. Как может быть опорой то, что само стоять не может?
Щербаков сел в кресло, вытянул ноги, плеснул в ладонь коньяка и протер виски:
– Извините, очень устал сегодня. Но разговор продолжим. Мирон Демьянович, посмотрите вперед лет на пять. Что будет с вашим селом? Куда пойдет сельское хозяйство?
Мирон, конечно, знал ответ на этот вопрос, сам с собой и другими крепкими хозяевами не раз толковали об этом. Мирон верил, что нынешняя политика сохранится навсегда, но некоторые возражали: не потерпит власть обогащения одних и обнищания других. Были и такие, кто советской власти верил, но за ее спиной видел новую силу, партию большевиков, а у них ненависть к буржуям всех мастей с самого рождения. Они против бога, против наемного труда и против частной собственности. Партию пока не очень видно, бумаги в основном идут из исполкомов, а что, если она выйдет на первое место? И Мирон решил развернуть разговор:
– Товарищ Щербаков, вы председатель исполкома и большевик, руководитель советской власти и в то же время член партии большевиков. Как это понимать?
Всеволод Станиславович едва скрывал удивление:
– А что вас в этом смущает? Партия совершила революцию и создала советскую власть. Власть от слова совет.
Мирон грустно улыбнулся:
– Да, когда продразверстка шла, один чудак наш кричал, что не может советская власть издать такой указ, что весь хлеб выгребать из сусека, потому что она происходит от слова совесть.
– И отняли у него хлеб? – осторожно поинтересовался Щербаков.
– Его чуваш из продотряда прямо на мешках застрелил.
– Да, помню такой случай. Но вернемся к партии. Она вырабатывает тактику и стратегию хозяйственного строительства. Сейчас остро стоит вопрос о деревне. Вот вы, Мирон Демьянович, возможно, первый виденный мною настоящий деревенский капиталист. Когда партия принимала решение о введении новой экономической политики, когда она признала продразверстку грубейшей ошибкой после массовых и весьма опасных выступлений крестьян, так вот, тогда партия понимала, что она идет на серьезный политический риск, товарищ Ленин прямо сказал: «Либо мы их, либо они нас».
Мирон не понял:
– Кто – кого? Кого конкретно имел в виду Ленин?
– Меня и вас. Либо я, большевик, разверну дело в деревне таким образом, что все будут трудиться и результаты делить в соответствии с вложенными усилиями, либо вы заставите со временем всю деревню работать на вас. Я понятно излагаю?
Мирон кивнул:
– Да уж куда понятней! А я до сегодняшнего дня был уверен, что делаю свою работу во благо государства, России, стало быть.
Щербаков поправил:
– Точнее бы сказать: Советского Союза.
Курбатов словно очнулся:
– Значит, следует ожидать перемен. Может, зря я за новыми семенами спешил? Разведу добрую рожь, придут Серега Раздорский с Афоней Синеоким, и все заберут.
Щербаков понял, что высказал лишнее, поспешил в пылу спора, и попытался смягчить возникшие у крестьянина догадки:
– Мирон Демьянович, вы говорите о крайностях. Есть же варианты, я о них говорил, вопрос тщательно изучается. А Синеокий – это фамилия такая?
- Чистая вода. Собрание сочинений. Том 8 - Николай Ольков - Русская современная проза
- Сказывания Ферапонта Андомина. Собрание сочинений. Том 1 - Николай Ольков - Русская современная проза
- Собачий царь - Улья Нова - Русская современная проза
- Площадь Соловецких Юнг - Константин Уткин - Русская современная проза
- Лошадь масти Изабель. Рассказы о животных - Ольга Шлыкова - Русская современная проза
- Рваные паруса. Гротеск - Леон Во - Русская современная проза
- Собрание сочинений. Том третий. Рассказы и эссе - Сергий Чернец - Русская современная проза
- Чужие игрушки. Часть 1 - Сергей Максимович Ермаков - Русская современная проза
- Чужие игрушки. Часть 3 - Сергей Максимович Ермаков - Русская современная проза
- Завтра октябрь. Несветские истории - Елена Есина - Русская современная проза